УДК 159.9.316.6 Пяташова Екатерина

ФЕНОМЕН ПРИСУТСТВИЯ В ТЕРАПЕВТИЧЕСКОЙ СЕССИИ В ГЕШТАЛЬТ-ТЕРАПИИ

Аннотация
Статья посвящена описанию феномена присутствия в терапевтической сессии. Дана попытка дать определение этого феномена, раскрыть характеристики присутствия и рассмотреть возможные сложности присутствия терапевта с клиентом в сессии. Рассмотрены особенности онлайн-присутствия и этической стороны феномена.
Annotation
The article is devoted to the description of the phenomenon of presence in a therapeutic session. An attempt is made to define this phenomenon, to reveal the characteristics of presence and to consider the possible difficulties of the therapist's presence with the client in the session. The features of online presence and the ethical side of the phenomenon are considered.
Ключевые слова: гештальт-терапия, присутствие, онлайн, спонтанность, субъективность, вовлеченность, любопытство.
Keywords: gestalt therapy, presence, online, spontaneity, subjectivity, involvement, curiosity.

Изучением присутствия в отношениях с Другим занимались философы феноменологического (Э. Гуссерль, М. Хайдеггер) и экзистенциального направлений (Ж.-П. Сартр, М. Бубер). В гештальт-терапии феномен присутствия описывается в трудах у Дж. Франчесетти, Ж.-М. Робина, П. Филипсона, М. Спаньоло-Лобб. И все же вопрос присутствия в терапевтических отношениях остается сложной для понимания категорией: как мы понимаем, что присутствуем или не присутствуем в отношениях с клиентом в терапевтической сессии?
Целью статьи является попытка дать определение феномену присутствия в гештальт-терапии, описать составляющие части (характеристики) присутствия, рассмотреть сложности этого феномена.
Само слово «присутствие» в своей этимологии происходит от ст.-слав. сы, сѫшти [7] ‘сущий’, ‘имеющийся’, ‘существующий’, ‘истинный’ [6]. В истории слова мы наблюдаем отсылку к принципу «здесь и сейчас» (текущий момент) и подлинности (то есть проявление того, что есть). Можно сказать, что «подлинное существование» терапевта на границе контакта обеспечивает основу для открытия клиентом собственной идентичности путем примера существования в целостности (если у терапевта есть такое право это дает и клиенту такое же право).
У М. Хайдеггера в книге «Бытие и время» встречается определение присутствия как «выдвинутость в Ничто»: «Выдвинутое в Ничто, наше присутствие в любой момент всегда заранее уже выступило за пределы сущего в целом. Это выступание за пределы сущего мы называем трансценденцией» [9, c. 22]. М. Хайдеггер подчеркивает наличие огромного, непознанного мира Ничто и то, что опыт присутствия предполагает трансцендентность, то есть недоступность познанию. И действительно, мы вступаем в отношения с Другим в полной неопределенности и формируем что-то абсолютно новое, ранее неизведанное и недоступное.
Феномен присутствия на границе контакта предполагает, что терапевт полностью присутствует в единстве своих когнитивных способностей, телесных ощущений и эмоциональных переживаний (ощущает свои телесные реакции, улавливает кинестетический резонанс, осознает свои эмоции, различая отклик и эмоциональный резонанс), с любопытством смотря на клиента, с готовностью встретиться с неопределенностью, узнать человека напротив. Присутствовать в сессии предполагает способность отдаться терапевтическим отношениям, уступить себя – позволить себе быть собой и быть отдельным, отличным от Другого. Отделяться в то время, как включать Другого.
В гештальт-подходе есть три направления развития методологии: интрасубъективный, диалоговый и полевой подход. Если мы придерживаемся интрасубъективного подхода (то есть клиент предъявляет свои проблемы, и мы к этому процессу не имею никакого отношения), тогда наше присутствие ограничивается необходимостью интеллектуальных знаний по предложенной теме (обращение к Personality). Если мы работаем в диалоговом подходе, мое присутствие начинает приобретать какое-то значение в плане чувств и эмоций, которые мы испытываем к клиенту (обращение к Id). В полевой модели присутствие терапевта в сессии становится инструментом работы (мы влияем на другого и другой влияет на нас – вызывает эмоции, телесные реакции, метафоры, – благодаря изменениям в себе, мы меняем опыт клиента). Наиболее простой пример: я замечаю, что клиент и я не дышим, я начинаю дышать, и клиент тоже делает вдох. Таким образом, именно в полевом подходе феномен присутствия становится особо важной и ценной категорией гештальт-терапии.
Присутствие предполагает наличие человека напротив в терапевтической сессии, для которого мы присутствуем. Каково важное отличие нашего контакта с человеком от контакта со стулом? Во-первых, с человеком появляется новая нелинейность. К примеру, если я танцую, делаю движение, и другой делает движение непредсказуемое для меня, которое меняет что-то в моем следующем движении (в отличие от стула, где только я делаю движение и стул предсказуем), то такая нелинейность ведет в возникновению новых и более сложных взаимодействий [8, c. 53].
Во-вторых, мы, терапевты, обеспечиваем клиенту опыт увиденности, являясь зеркалом для Другого. Как замечает Ж.-М.Робин: «другой говорит мне или показывает мне, чем я являюсь. Терапевт имеет возвратную функцию, и зеркальное отражение занимает особое место в конструировании идентичности. Молчание терапевта также является формой отражения» [4, с. 266-267].
Присутствие терапевта обеспечивает «увиденность клиента». На терапевтических сессиях у мэтров гештальт-терапии мы часто наблюдаем такой феномен: клиент садиться напротив без четкого запроса, смотрит и начинает плакать. Эти слезы, на наш взгляд, рождаются, как надежда, что клиента увидели, в нем что-то распознали, даже пока скрытое от него. Этот опыт «увиденности», когда мы распознаем интенциональность клиента и «закрываем фигуры» является ценным аспектом формирования идентичности клиента.
Наша способность быть зеркалом для другого (наличие у нас зеркальных нейронов) ведет, по мнению П. Филиппсона, к двум важным выводам. Первое, если человека мало любили и плохо заботились о нем, то благодаря зеркальным нейронам, он сможет получить субъективный опыт заботы терапевта и сам начнет заботиться о других. Во-вторых, чувственный опыт не имеет никакого смысла сам по себе, он ведет к множеству возможных вариантов будущего. То есть событие, которое происходит, является интерсубъективным событием, а не как событие, происходящее внутри отдельной личности [8, с. 57-59]. Но, конечно, то, что отражает терапевт, предполагает усеченный опыт, искажения и выборочность, субъективность терапевта [4, c. 267].
В психотерапии мы придерживаемся метапозиции, в то же время, отдаваясь пространству отношений, не претендуем на объективность. Присутствие предполагает субъективность. По выражению М. Бубера, «целостность личности и посредством ее целостность человека можно познать только в том случае, если он не будет оставлять свою субъективность в стороне и оставаться сторонним наблюдателем. Он должен осуществить акт вхождения в единственное в своем роде измерение – жизненный акт, без подготовленного философского обеспечения, он должен подвергнуть себя всему, что происходит с тем, кто реально живет» [2, с. 11]. Кроме того, и «проекция» клиента всегда имеет некую зацепку в терапевте, чьи личные особенности считаются необходимыми аспектами совместно создаваемых отношений [5, с. 47].
Объективизация клиента, попытка разложить его проблемы на теоретические основания (интеллектуализация), навесить ярлык диагноза, нарциссизм терапевта, собственные эмоциональные ранения, усталость, нежелание включаться в текущий момент не способствуют присутствию. У М. Бубера есть выражение «пока себя "имеют", воспринимают в качестве объекта, человек все-таки познается как вещь среди вещей, подлежащая осмыслению целостность человека все еще не "здесь"; лишь если ты только есть, она – здесь, она становится осмысливаемой» [2, с. 11].
Как справедливо замечает Ж. М. Робин в своем труде «Быть в присутствии другого», гештальт-терапевт должен воздерживаться от привнесения своих собственных ценностных и отсылочных систем. Тем не менее, включаясь в ситуацию, в конструирование текущего гештальта, он занят конструированием вместе с пациентом, которого сопровождает. Корни такой включенности лежат в фундаментальной неопределенности, которая отличает положение терапевта. Терапевт постоянно сталкивается с необходимостью отрешиться от готовых знаний, которые для опыта другого заведомо будут прокрустовым ложем, то есть жесткими границами, в которые пытаются поместить опыт клиента, жертвуя тем существенным, что рождается в неопределенности [4, c. 272].
Как отмечает М. Спаньоло-Лобб в книге «Now for next», терапевт чувствует свою причастность ситуации, поддерживает скрытое действие ad-gredere (идти к чему-то или кому-то) в дифференциации (как свое собственное, так и у клиента), ставит себя в терапевтическую позицию, подчиняя ей свое поведение, и остается присутствующим на границе контакта больше со своими чувствами, чем ментальными категориями [5, c. 46].
Как часто мы присутствуем в отношениях с другими людьми? Чаще всего мы плохо видим Другого. К примеру, я вижу в другом смелость и реагирую сравнением (могу решить, что я не такой смелый и испытать стыд и зависть, могу отреагировать желанием обесценить или сделать вывод о том, что я смелее и отреагировать гордостью и высокомерием). Другой вариант – это функциональное использование сообщаемой информации: как я могу использовать твою смелость для себя? В обоих примерах человек сосредоточен на себе и рассматривает другого как объект. Мы часто слышим от клиентов, что люди используют друг друга и манипулируют, и это часть жизни, в которой мы живем. В психотерапии предполагается способность видеть Другого как субъекта, однако это не исключает таких ловушек объективизации, как профессиональный голод, желание получить признание и благодарность от клиента и «причинить добро».
Для присутствия важны субъект-субъектные отношения, желание и любопытство увидеть Другого в красоте того, как он живет, не стремясь изменить его (что может восприниматься как обесценивание), а стараться разглядеть его боль, устремления и желания, отнестись с доверием к выбранному клиентом способу жизни.
Любопытство является еще одной важной характеристикой присутствия. Любопытство предполагает веру в новизну контакта (есть что-то, чего мы еще не знаю, но хотим узнать), пребывание в неопределенности и веру в собственные возможности встречи с чем-то новым, доверие к клиенту и готовность быть с ним в разных проявлениях.
При всей важности теоретической подготовки мы держим за скобками эти интеллектуальные опоры (которые могут снизить наше любопытство из-за ярлыков), пытаясь обеспечить клиенту всю полноту своего присутствия, «одалживая» свое тело клиенту на время сессии, с любопытством пытаясь «разглядеть» клиента. Изменения происходят в Id-ситуации терапевтической сессии, поэтому предъявление терапевта влияет на заданность ситуации (предъявляясь из Personality, мы задаем тон сессии).
Важным аспектом присутствия и self-терапевта является спонтанность, которую важно не путать с реактивностью и импульсивностью. Ключевая разница в этих понятиях – осознавание своего импульса и его смысла в терапевтической ситуации. По меткому замечанию Ж.-М. Робина, терапевтическая работа с замедлением слов и действий за счет расширения непосредственного осознавания, как может показаться, способствует осмысленному в ущерб спонтанному. В каком-то смысле это «экспериментальный невроз» эготического типа, порожденный терапевтической ситуацией, выходом из которой должна быть вновь обретенная творческая спонтанность [4, с. 271]. Мы присутствуем с клиентом в Id-ситуации, распознавая вместе свои ощущения и эмоции (что, несомненно, требует замедления), чтобы его Ego заработало и было ассимилировано в Personality.
Спонтанность не всегда подразумевает действие, скорее, это способность сохранять внутренние побуждения, осмысливать их в отношениях и не замораживаться.
Важным аспектом присутствия является вовлеченность. Как пишет Ж. М. Робин: «вовлекаться для меня значит поместить себя в опыт другого человека. Если я не вовлекаюсь, я объясняю. Я нахожусь вне другого. Слишком часто психотерапевт вовлекается на словах и объясняет на деле, оставляя свой опыт вовне» [4, c. 275].
При вовлеченности в клиента важным аспектом является уместность интервенций. C одной стороны, имеет смысл и значение то, что возникает у терапевта (мысли, образы, метафоры, эмоциональный отклик, резонанс), и принцип уместности теории поля К. Левина подчеркивает, что все существует одновременно и уместно в ситуации, однако, с другой стороны, терапевтическая вовлеченность предполагает поддержку переживания клиента. Важно, чтобы терапевт был вовлечен в клиента, а не клиент в терапевта, и его интервенции поддерживали разворачивание переживаний клиента.
Важным аспектом присутствия является длительность. По выражению М. Хайдеггера, в присутствии непродуманно и потаенно правит настоящее и длительность, правит время. Бытие как таковое соответственно открывает свою потаенность во времени [9, c. 33]. Качество контакта, его неповторимый характер, включающий параметры принципиально новой ситуации, могут быть утрачены из-за преждевременного привнесения предыдущего опыта. Важно держать, удерживать напряжение в своей длительности, поддерживать движение к неизвестному, которое еще не может быть названо, но которое может появиться и проявиться только в ходе встречи и посредством встречи [4, c. 273-274].
Еще одной характеристикой является тревога как признак недифференцированного поля, способность отдаться полю, чтобы появилась, как говорит Дж. Фрначесетти на своих семинарах, «вторая волна» чувств и резонанса.
Присутствие предполагает также и признание того, что есть у нас, как терапевтов, в настоящий момент: наш пол, цвет кожи, возраст, сексуальная ориентация, наш размер (вес, рост и объем), трудоспособность, язык, культурные особенности, наличие или отсутствие детей, братьев, мужей, жен, наши воззрения и убеждения. Мы не являемся белым листом, а являемся людьми из плоти и кожи.
Таким образом, к характеристикам присутствия можно отнести субъективность, любопытство, вовлеченность (включенность), длительность, тревога, «здесь и сейчас» (настоящее время) и спонтанность. Теперь рассмотрим подробнее сложности феномена присутствия в терапевтической сессии.
Сложностью в феномене присутствия является переживание терапевтом своей тревоги. Для начинающих терапевтов часто свойственно избегание тревоги путем быстрого принятия решения: что делать, как решить проблему клиента (обращение к имеющимся знаниям по теме – Personality). Происходит прибегание к практикам, упражнениям, методам из других подходов, книг или уже виденных примеров своего подхода. Из тревоги рождается и желание спасти клиента, что часто ведет не к проживанию чувств, а их избеганию обоими – и терапевтом, и клиентом.
Еще одной сложностью из-за включенности является захваченность переживаниями клиента, особенно при травмирующем событии, попадание в воронку травмы вместе с клиентом. Такое слияние при отсутствии дифференциации «устраняет» терапевта из отношений как человека напротив.
На присутствие терапевта в определенных темах влияет и его фон жизни, пережитые вопросы или непрожитые темы, его уязвимость. Так, терапевты при переживании собственного горя и озвучивании такой же темы клиентом могут терять свое присутствие на границе контакта, погружаясь в боль собственной потери. К непрожитым темам можно отнести запрет терапевта испытывать себе какие-то чувства из-за возникающего стыда (например, стыд от переживания сексуального возбуждения может вести к устранению эмоциональной части терапевта в сессии, его анестезии в собственных чувствах), а также множество вопросов личной проработки терапевта, они индивидуальны, но хотелось бы особо отметить страх близости, нарушения привязанности, созависимые и контрзависимые тенденции.
Еще одним ограничением присутствия являются пределы собственной глубины и ширины души, ограничения в эстетике восприятия текущего события. Такие ограничения часто связаны с оценкой со стороны терапевта, действием закона Прагнанца, неспособности «отдаться», впустить в себя Другого. Когда мы оцениваем, мы навешиваем ярлык и не видим человека в его переживаниях.
Как пишет Ф. Перлз в своем труде «Теория гештальт терапии»: «нет никакого смысла для терапевта оценивать пациента сравнительно со своей собственной концепцией здоровой натуры. Ему следует использовать свою концепцию и другие знания описательно, для направления пациента и внушения, в качестве подчинённой по отношению к внутренней оценке, возникающей из текущей саморегуляции» [3, с.85]. При оценке теряется «видение» клиента, его красота и эстетика контакта.
Знаменитое выражение Дж. Франчесетти «то, что ты видишь во мне, есть и в тебе» справедливо и в обратную сторону: если этого в тебе нет, то ты и не увидишь этого в клиенте. Поэтому важно развитие собственной глубины, ширины и полноты присутствия, при осознании, что ряд аспектов опыта клиента останутся недоступными и не увиденными нами.
Еще одна сложность в теме присутствия настоящего времени – это работа онлайн, которая благодаря COVID-19 стала особенно актуальной: те, кто раньше работал только в своем кабинете, стали вынуждены приспосабливаться к новому формату. И в этой связи, несомненно, возникает ряд сложностей: мы теперь не видим клиента полностью (обычно это лицо и часть груди), сами присутствуем для клиента физически не всем телом, возникает «третий» элемент (интернет), который может проявляться в сессии техническими сбоями: какие-то слова могут пропадать, изображение может подводить. Однако этот «третий» также является частью поля, которое помогает актуализировать фигуру, если внимательно относится к тому, что происходит. Так, на одной из онлайн сессий с клиентом, когда речь зашла о ее страхе постоянного подглядывания за ней и присутствия кого-то третьего даже в нашей сессии, неожиданно включилась Алиса (голосовой помощник, о существовании которого на моем компьютере я не подозревала) и прокомментировала ее слова.
Ряд психотерапевтов при работе онлайн отмечают, что они чувствуют себя менее оживлённо и удаленно от клиента, начинают больше полагаться на вербальные и когнитивные интервенции, их обычное творчество подавлено. «Делать для другого» становится более выпуклым в сессии, чем «быть с Другим»: Id-ситуации становится менее доступным [11, с. 13].
Легко почувствовать себя плоским и квадратным благодаря экрану, забыть, что наше тело обладает объемом: присутствие становится ограниченным, затруднительным. Молчание онлайн также отличается от обычного: оно становится странным, менее «толстым», запуская тревогу между терапевтом и клиентом. Когда сенсорная информация становится недоступной, мы, психотерапевты, можем чувствовать меньше удовлетворения, потому что как будто что-то отсутствует – и оно правда отсутствует [11, c. 14-15].
Вместе с тем такая дистанция может быть поддерживающей и предоставлять новые возможности и для терапевта, и для клиента, особенно при проживании в разных городах и странах. Мы уже не присутствуем в своем кабинете с клиентом, это уже не «мой кабинет», а мы оба погружены в новое пространство, которое является совместным: клиент у себя дома, я – у себя. Это создает новый уровень интимности [11, c.16]. Благодаря экрану мы можем рассмотреть лицо клиента вблизи: заметить микродвижения лица, небольшие движения тела. Это такое новое знакомство. Такая дистанция и «защищенность» экраном может актуализировать новые темы в терапевтических отношениях. И вместе с тем наше телесное и эмоциональное присутствие все еще с нами. Таким образом, онлайн формат вводит ограничения, но и предоставляет новые возможности присутствия.
Еще одна сложность – это обеспечить этическое присутствие – присутствие, которое предполагает движение к здоровью и добру для клиента. То есть присутствие в интересах клиента, отсутствие использования клиента для себя (в целях получения признания, сексуальных отношений и иные соблазны). В работе М.-Э. Чидьяк и Д. Воган определяют этическое присутствие терапевта как нахождение оптимального баланса между тремя взаимосвязанными элементами [10, с. 22]:
• SELF: которое можно рассматривать как личность, группу, сообщество или организацию;
• Другой: как «Другой» в отношениях в любой данный момент;
• Ситуация: в которой коренятся проблемы (рисунок 1).
Ниже представлены три основных элемента (соответствуют трем столпам теории гештальта: феноменологии, диалогу и теории поля [10, с. 22]).

Рисунок 1 – Три элемента этического присутствия

Важно рассмотреть присущие терапевтическому процессу опасности (риски причинения вреда), которые заключаются в несбалансированности элементов: либо в чрезмерном внимании к одному из полюсов, либо, в качестве альтернативы, в отказе одного из полюсов (рисунок 2).



Рисунок 2 – Поляризация трех элементов: SELF–Ситуация–Другой
Озабоченность только SELF ставит интерес к себе на первое место, что потенциально может вести к ориентации только на себя, к нарциссическому и привилегированному взгляду на мир, который можно назвать гипериндивидуализированным. Действительно, потенциальная критика классического гештальтистского контакта заключается в том, что нужды индивида становятся доминантными, ставятся выше и важнее нужд Другого или ситуации, которые рассматриваются, скорее, как объекты для агрессии клиента [10, с. 22-23]. В этом есть ригидность контакта, которая не ведет к творческому приспособлению и удовлетворительным отношениям с окружающим миром. Неслучайно, Ф. Перлз называл себя «лучшим в мире терапевтом для невротиков» (людей, которым сложно ставить себя и свои нужды на первое место), вместе с тем для нарциссического и пограничного опыта такая индивидуалистическая ориентация является повторением имеющегося опыта, «вредной» ситуацией.
В то же время постановка акцента на Другом также является потенциально опасным, поскольку ведет к недостатку заботы о себе, и для практикующих терапевтов попытка помочь клиенту – спасти и где-то принести себя в жертву – чревато потерей собственной чувствительности (потерей себя) и широкого контекста ситуации. Также и ориентация только на ситуацию ведет к потенциальной конфлюэнции, групповому мышлению, спаду мобилизации и застреванию, поскольку нужды индивида не принимаются в расчет. Такие ситуации можно наблюдать в военных зонах и при обострениях политических конфликтов, где актуализируются разные формы принесения себя или Другого в жертву [10, c. 23].
Если одна часть из трех взаимосвязанных элементов отсутствует, мы увидим, что игнорирование или объективизация одной из форм отношений приводит к одинаково токсичным ситуациям. Сосредоточение внимания только на диаде «Я–Другой» (исключение Ситуации) ведет к ловушке интимного события из двух человек и потере связи с внешним миром. Такие ситуации могут привести к токсичной взаимозависимости и не смогут закрепить обучение и рост вне интимного контекста. Определенные психотерапевтические или коучинговые диадические ситуации могут быть подвергнуты критике именно за эту неспособность вынести полученный опыт из сеансовых встреч для обыденной жизни [10, c. 23]. В этой связи важно обращать внимание на контекст жизни, в котором живет клиент (от кого он зависим, ограничения его жизни).
С другой стороны, отказ от опыта «SELF» (диада «Другой–Ситуация») оставляет нас без стабильных феноменологических ориентиров, с помощью которых мы могли бы познавать мир и взаимодействовать с ним. Это можно найти в различных аспектах сциентизма, например, когда подавленные люди передают ответственность за свое выздоровление другим – так называемым «экспертам». Действительно, чрезмерная зависимость от результатов и протоколов, основанных на фактических данных, приводит к тому, что это становится единственной защитой от заявлений о научной ненадежности и привнесении личной предвзятости для терапевтов и клиентов [10, c. 23]. Такой риск выступить экспертом часто возникает в ситуациях, когда клиент вопрошает «и что мне с этим делать?». Вместе с тем, забирая эту Ego-функцию путем раздачи прямых руководств к действию, вместо обращения к собственным ощущениям и чувствам (Id) клиенты не получают опыта самостоятельной жизни, уверенности в собственных силах и способности справиться с разными обстоятельствами личной жизни.
Наконец, исключение Другого (диада «SELF–Ситуация») – это, по мнению М.-Э. Чидьяк и Д. Воган, признанное зло, встречающееся на протяжении всей истории. Пример данной ситуации, ведущей к объективации Другого, знаком; есть много примеров: таких, как демонизация гомосексуализма во время эпидемии СПИДа или канонический случай нацистской идентификации (распознавание по номерам) евреев [10, c. 23-24]. Так, некоторые клиенты настаивают на «причем здесь ты» и на исключении ракурса отношений в «здесь и сейчас» с терапевтом. В терапии поэтому является важным то, каким образом клиент строит отношения с терапевтом как с Другим (происходит ли объективизация терапевта как ресурса для облегчения, «чтобы выговориться», или есть способность увидеть в нем субъекта, человека напротив), поскольку это повторяет и рисунок отношений с другими людьми в его жизни. Идея не в нарушении заданности формата терапевтических отношений, а в способности клиента замечать Другого и признавать собственное влияние и взаимовлияние, ответственность в отношениях.
Таким образом, полное присутствие (быстрое смещение осознания во всех трех объективах в данный момент) – это все, что необходимо для поддержки здорового и этичного процесса. Например, с точки зрения терапевтов, если мы хорошо обеспечены ресурсами и присутствуем, если наше место для встреч безопасно и гостеприимно, то мы создаем обстановку для значимой встречи. Если этого не происходит, терапевты часто могут ставить под сомнение, проблематизировать либо Другого (проблема в клиенте и в том, как он строит контакт), Ситуацию (отсутствие поддерживающих Других или инфраструктуры), либо самих себя (отсутствие заботы о себе или навыков) [10, c. 24].
Именно благодаря процессу взаимного исследования и оценки воздействия ситуации этическое присутствие становится связанным с полем, целостным процессом формирования и разрушения гештальта, а не потенциально эгоистичной самооценкой состояния воплощенного присутствия и влияния терапевта. С прагматической точки зрения это может потребовать значительного времени, поддержки, безопасности и приверженности совместному продвижению вперед, а не удовлетворению индивидуальных потребностей [10, c. 27].
Еще одной сложностью в присутствии в терапевтических отношениях является тема власти терапевта. С одной стороны, терапевтическая власть способствует нашему присутствию в сессиях (приходят к нам в кабинет и обращаются за помощью к нам), облегчает установление контакта и наделяет интервенции силой влияния.
С другой стороны, состояние присутствия, порождая ощущение силы, может привести к неосознанному проявлению глубоко укоренившихся властных отношений [10, c. 27].
Если мы обнаруживаем себя в требовательности к клиенту, собственных ожиданиях от его терапии, настаиваем на определенных решениях или поведении, мы захвачены собственной властью. Возникает риск использования клиента в собственных неосознанных потребностях.
Власть всегда сопряжена с ответственностью, поэтому важно не отказываться от нее (к примеру, настаивать на разрыве отношений клиента с насильником) и не терять в процессе сессии (сохранять метапозицию), но и не пренебрегать ею, поскольку именно клиент находиться в ситуации большей уязвимости перед терапевтом. На наш взгляд, именно осознанность в вопросах собственной власти, учет трех элементов SELF–Другой–Ситуация, благое намерение в отношении клиентов является важным аспектом присутствия в терапии. Ориентация на совместное исследование с клиентом текущего опыта помогает не попасть в «ловушку власти».
В терапевтическом отношении, если мы теряем позицию власти и того, кто знает, или предполагается, что знает, то тем самым наши пациенты лишаются чувства стыда за то, что они не обладают знанием [4, с. 51].
Французский философ А. Бадью считает, что этическая позиция – это то, что «помогает сохранить или укрепить субъективную верность’ ‘месту события» [1 c.5]. Последнее можно понимать в гештальте как новую фигуру, которая вносит существенный сдвиг – момент "ага" или определяющее осознание. А. Бадью призывает нас набраться смелости и оставаться верными этому разворачивающемуся моменту или ситуации. Верность событию нелегка и требует от нас быть верными чему-то, что выходит за рамки наших личных интересов [10, c. 27]. Как гласит парадоксальная теория изменений: важно ничего не менять в клиенте, оставаясь с тем, что есть, и верить, что из пребывания в настоящем появится что-то полезное. Когда мы присутствуем и привносим себя в контекст отношений с клиентом, начинает происходить новый опыт, и будущее меняется. Настоящее для будущего.
Значение опыта необходимо реконструировать в связи с тем, что за ним следует, а не с тем, что ему предшествовало. Будущее привносит такой смысл, который уничтожает малейшее поползновение искать смысл в прошлом. Прошлое лишается всякого интереса [4, c. 277].
Обобщая вышесказанное, можно утверждать, что присутствовать в терапевтических отношениях – это находиться в них, в «здесь и сейчас» с собственными переживаниями и телесными ощущениями на протяжении длительного времени с собственной субъективностью, любопытством, вовлеченностью в клиента и спонтанностью, осознавая, что происходит, и принимая в расчет три элемента: SELF–Другого–Ситуацию. Красоту (эстетику) и удовлетворенность после сессии можно рассматривать как признаки хорошего присутствия терапевта в сессии.
Навык присутствия требует значительной работы терапевта над собственной личностью, заботы о себе и умения восстанавливать ресурсы, признания собственных возможностей и ограничений, осознанности в вопросах власти и уязвимости, большого интереса к Другим людям, готовности к творчеству и преданности делу психотерапии. Мы лечим души людей собственной душой.
Эта конкретная позиция является попыткой личной формулировки и обобщения опыта и размышлений на тему феномена присутствия и является приглашением к диалогу практиков и теоретиков гештальт-терапии.
Список использованных источников

1. Бубер, М. Проблема человека: Пер. с нем. / М. Бубер. – К.: Ника-Центр, Вист-С, 1998. – 96 с.
2. Перлз, Ф. Теория гештальт-терапии / Ф. Перлз. – М.: Институт Общегуманитарных Исследований, 2017. – 320 с.
3. Робин, Ж.-М. Быть в присутствии другого: этюды по психотерапии / Ж.-М. Робин. – М., Институт Общегуманитарных Исследований, 2008. – 288 с.
4. Спаньоло-Лобб, М. Now-for-Next в психотерапии / М. Спаньоло-Лобб. – М.: Московский Гештальт Институт, 2014. – 378 с.
5. Филипсон, П. Эмерджентное Self / П. Филипсон. – М.; СПб.: Добросвет; Центр гуманитарных инициатив, 2016. – 174 с.
6. Хайдеггер, М. Время и бытие: Статьи и выступления: Пер. с нем. / М. Хайдеггер. – М.: Республика, 1993. – 447 с.
7. Chidiac, М.-А. Gestalt, the Good and the concept of Ethical Presence / М.-А. Chidiac, S. Denham-Vaughan // British Gestalt Journal.  – Vol. 29, № 1. – 2020. – P. 21-29.
8. Kalner, Н. Phronesis and knowing through movement: working through movement with Gestalt therapy online / H. Kalner // British Gestalt Journal. – Vol. 29, № 2. – 2020. – P. 11-17.
9. Сущий // Этимологический онлайн-словарь русского языка Макса Фасмера [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://lexicography.online/etymology/vasmer/с/сущий. – Дата доступа: 01.10.2021.
10. 10.Сущий // Толковый онлайн-словарь русского языка Ожегова С. И. [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://lexicography.online/explanatory/ozhegov/с/сущий. – Дата доступа: 01.10.2021.
11. 11.Бадью,Ален Этика: Очерк о сознании Зла / Пер. с франц. В. Е. Лапицкого. — СПб., Machina, 2006. — 126 с

Список использованных источников

1. Бадью, А. Этика: Очерк о сознании Зла / Пер. с франц. В. Е. Лапицкого. — СПб., Machina, 2006. — 126 с
2. Бубер, М. Проблема человека: Пер. с нем. / М. Бубер. – К.: Ника-Центр, Вист-С, 1998. – 96 с.
3. Перлз, Ф. Теория гештальт-терапии / Ф. Перлз. – М.: Институт Общегуманитарных Исследований, 2017. – 320 с.
4. Робин, Ж.-М. Быть в присутствии другого: этюды по психотерапии / Ж.-М. Робин. – М., Институт Общегуманитарных Исследований, 2008. – 288 с.
5. Спаньоло-Лобб, М. Now-for-Next в психотерапии / М. Спаньоло-Лобб. – М.: Московский Гештальт Институт, 2014. – 378 с.
6. Сущий // Толковый онлайн-словарь русского языка Ожегова С. И. [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://lexicography.online/explanatory/ozhegov/с/сущий. – Дата доступа: 01.10.2021.
7. Сущий // Этимологический онлайн-словарь русского языка Макса Фасмера [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://lexicography.online/etymology/vasmer/с/сущий. – Дата доступа: 01.10.2021.
8. Филипсон, П. Эмерджентное Self / П. Филипсон. – М.; СПб.: Добросвет; Центр гуманитарных инициатив, 2016. – 174 с.
9. Хайдеггер, М. Время и бытие: Статьи и выступления: Пер. с нем. / М. Хайдеггер. – М.: Республика, 1993. – 447 с.
10. Chidiac, М.-А. Gestalt, the Good and the concept of Ethical Presence / М.-А. Chidiac, S. Denham-Vaughan // British Gestalt Journal.  – Vol. 29, № 1. – 2020. – P. 21-29.
11. Kalner, Н. Phronesis and knowing through movement: working through movement with Gestalt therapy online / H. Kalner // British Gestalt Journal. – Vol. 29, № 2. – 2020. – P. 11-17.